Неточные совпадения
Маленький, желтый человечек в очках, с узким лбом, на мгновение отвлекся от разговора, чтобы поздороваться, и продолжал
речь, не обращая внимания на Левина. Левин сел в ожидании, когда уедет
профессор, но скоро заинтересовался предметом разговора.
Слушая разговор брата с
профессором, он замечал, что они связывали научные вопросы с задушевными, несколько раз почти подходили к этим вопросам, но каждый раз, как только они подходили близко к самому главному, как ему казалось, они тотчас же поспешно отдалялись и опять углублялись в область тонких подразделений, оговорок, цитат, намеков, ссылок на авторитеты, и он с трудом понимал, о чем
речь.
В этот день даже во времена самой злейшей реакции это был единственный зал в России, где легально произносились смелые
речи. «Эрмитаж» был во власти студентов и их гостей — любимых
профессоров, писателей, земцев, адвокатов.
— Долой! Долой! — закричали студенты, увлеченные
речами своих любимых
профессоров.
«
Профессор» вечно бормотал что-то про себя, но ни один человек не мог разобрать в этих
речах ни слова.
Профессор произнес своим почитателям довольно длинную и нежную
речь.
[
Речь, сказанная
профессором Морошкиным на акте Московского университета «Об Уложении и его дальнейшем развитии».
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института. Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе.
Профессор побледнел и занес руки над микроскопом так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь не могло быть и
речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Алексей Владимирович Кругосветлов,
профессор. Ученый, лет 50-ти, с спокойными, приятно самоуверенными манерами и такою же медлительною, певучей
речью. Охотно говорит. К не соглашающимся с собой относится кротко-презрительно. Много курит. Худой, подвижный человек.
Профессор. Здравствуйте, Анна Павловна! Здравствуйте, барышня! А я вам несу, Леонид Федорович, отчет о тринадцатом съезде спиритуалистов в Чикаго. Удивительная
речь Шмита.
Я не дожидался полного моего выздоровления — и прежде, чем недовольный моими ногами доктор разрешил мне выходить из моей комнаты, я доставил maman и Ивану Ивановичу Альтанскому случай не раз повторить мне, что оба они мною очень довольны. Мое прилежание и быстрота, с которою я одолевал самим мною выпрашиваемые и удвоиваемые себе уроки, приводили и maman и
профессора в удивление. О напоминаниях учиться не бывало и
речи, и я уже слышал только одни удерживанья.
Все они могли иметь честные идеи, изящные вкусы, здравые понятия, симпатичные стремления; но они все были продукты старого быта, с привычкой мужчин их эпохи-и помещиков, и военных, и сановников, и чиновников, и артистов, и даже
профессоров — к «скоромным»
речам. У французских писателей до сих пор — как только дойдут до десерта и ликеров — сейчас начнутся разговоры о женщинах и пойдут эротические и прямо «похабные» словца и анекдоты.
Кроме личного знакомства с тогдашними
профессорами из сосьетеров"Французской комедии": стариком Сансоном, Ренье, позднее Брессаном (когда-то блестящим"jeune premier"на сцене Михайловского театра в Петербурге), — я обогатил коллекцию старых знаменитостей и знакомством с Обером, тогдашним директором Консерватории, о чем
речь уже шла выше.
Стоит только припомнить его знаменитую
речь о веротерпимости. Это было большой милостью для Испании,где еще царила государственная нетерпимость, не допускавшая ничего «иноверческого»; но в этой красивой и одухотворенной
речи Кастеляро все-таки романтик, спиритуалист, а не пионер строгой научно-философской мысли. Таким он был и как
профессор истории, и года изгнания не сделали его более точным исследователем и мыслителем.
Кто бы сказал мне тогда, что с этим
профессором, которого на экзаменах боялись как огня, мы будем так долго водить приятельство как члены шекспировского кружка, и что он в 1900 году будет произносить на моем 40-летнем юбилее одну из приветственных
речей?
В Жюле Симоне чувствовался
профессор Сорбонны, привыкший излагать философские системы."Громить"он не мог и по недостатку физической силы, и по тембру голоса, но его
речи были не менее неприятны правительству по своему — на тогдашний аршин — радикализму и фактическому содержанию.
Катков тогда смотрел еще совсем не старым мужчиной с лицом благообразного типа, красивыми глазами, тихими манерами и спокойной
речью глуховатого голоса. Он похож был на
профессора гораздо больше, чем на профессионального журналиста. Разговорчивостью и он не отличался. За столом что-то говорили об Англии, и сразу чувствовалось, что это — главный конек у этих англоманов и тогда самой чистой водылибералов русской журналистики.
Минута объявления войны Наполеону со стороны Пруссии, казалось, была самая благоприятная, так как необыкновенное оживление охватило все прусское общество. Пылкий принц Людовик, симпатичная королева не уезжали из лагеря;
профессора на кафедрах, поэты в стихах призывали народ к оружию и даже философ Фихте в
речах своих к германскому народу просил как милости принять его в ряды прусской армии.
И теперь он говорил очень умно и хорошо о том, что культура улучшает частичные формы жизни, но в целом оставляет какой-то диссонанс, какое-то пустое и темное место, которое все чувствуют, но не умеют назвать, — но была в его
речи неуверенность и неровность, как у
профессора, который не уверен во внимании своей аудитории и чувствует ее тревожное и далекое от лекции настроение. И нечто другое было в его
речи: что-то подкрадывающееся, скользящее и беспокойно пытающее. Он чаще обыкновенного обращался к Павлу...
При сем он, развивая мысль свою о нетерпимости, привел на память место из
речи заслуженного московского
профессора Грановского „О современном состоянии и значении всеобщей истории“.